(рис. Ноздри Великой Выдры) Ёжин с Бажин

Жил да был недалече тут у нас, в соседних Бажинах, барин - Ёжином его звали. Маленький, кругленький, идёт-перекатывается, похохатывает. Курит трубку длинную, вонючую, с табаком турецким, забористым. Весь кругленький, руки в боки, картуз набекрень, нос пуговкой, глазки поросячие, волосёнки свисают на лобик узенький как смоль чёрные, да реденькие, жидкие. Говорят старухи деревенские, что ещё прабабки их с детства Ёжина помнили, спокон века тут живёт-ошивается, ничего ему не делается. Живёт Ёжин-барин в усадебке, маленькой-кривенькой, да крепенькой, и одни там у него девки с бабами на хозяйстве тотошкаются. А барин, хоть и всё хи-хи да ха-ха, а страсть какой строгий, только и порет, только и сечёт девок с бабами кнутом с плёткою да розгами, да всё ему мало!
Ходят бабы и зимой и летом по усадьбе, по двору голожопые, жопы красные, да привыкли так уже, только друг перед дружкой и похваляются, у кого жопа краснее будет и кого больней сегодня выдрали.
Мало девок своих злому Ёжину, как с утра пораньше перепорет всех, так с соседних деревень баб и девок требует, подавали чтоб ему на расправу. Ножками топает, усы крутит таракании, мол всех запорю, отпорю, посеку и высеку! И правда, всех сечёт до визга поросячьего, не жалеет ни старую, ни малую, любит высечь мамку с дочкою, да бабку с внучкою. Посечёт-посечёт, дух перевести остановится, а сам глядит на жопы отодранные - аж зелёный весь от удовольствия, и квакает, квакает...

Так-то барин он неплохой, не жадный, да и не вредный в общем-то, свои бабы-девки у него как сыр в масле катаются и работой их вовсе не мучает, даром, что все пороты-перепороты. И соседских девок с бабами, как всех повысечет, приглашает в дом, за стол сажает - угощает очень уж вкусно-сладко, те и пьют-едят с удовольствием - всё равно уже высекли, только жопами голыми, докрасна напоротыми по скамейке ёрзают, а барин всё похохатывает и под жопки бедные то крапиву жгучую, то ветки шипастые-колючие бабонькам подсовывает. А потом, вечерком, разойдутся бабы с девками, жопки свои голожопые почёсывая, друг дружку на дорожку подшлёпывая, да задорно так взвизгивая - нападёт тут на Ёжина малахолия, пойдёт он на берег пруда, что напротив усадебки, присядет на брёвнышко, крепко задумается, да вечерний хор лягушачий всё слушает, слушает...

Девки с бабами с нашей деревни и с окрестных всех деревень, даже самых дальних, сами все к нему шли, под розги ложилися, ещё и просили-умоляли, мол, посеки, барин, наши жопочки, будь уж так милостив. А Ёжин трубкой своей вонючей размахивает, да кочевряжится. И до того, сучонок, капризный - чуть что ему не так покажется - заявляет, подбоченясь, губу нижнюю выпятив - не буду я тебя, такую-рассякую, пороть! Тут же после этих слов конечно и высечет, ещё как высечет, одного визга сорок фунтов, хоть в тюки увязывай, ещё и обосцытся баба бедная - а всё, уже поздно, пойдёт тут же разговор по деревне, что мол такая прошмандовка - аж сечь её отказалися, фууу, позорище - и пойдут жучить бабу по-всякому всей деревнею...
А коли сама не ляжет под розги - совсем стыдоба, чего люди скажут-то - розги боишься, а грешить небось не боялась-то?! И совсем уж заявить, что нет на ней греха и пороть её не за что - только хуже ещё получается, за такое враньё наглое точно будут драть всей деревнею, а потом ещё отведут голую к кузнецу деревенскому, чтобы клеймил он врунье брехливой задницу бесстыжую раскалёнными железами. Как-так, без греха - не бывает такого, чтобы девка, да без греха, а уж баба - тем более! Знать, совсем уж грешна, раз так брешет нагло, врёт-изворачивается.

Одного только барин-Ёжин боялся, одного не любил - когда птичка какая на него накакает. Если капнет ему с небес птичья капелька, даже просто на пальто с краешку - покраснеет весь, прыщами пойдёт, пыхтит, скукожится, картуз на уши натягивает, голову подмышку засунет, из-под мышки же зыркает перепуганно, да скорее в дом бежит, под печкою прячется. Три дня оттуда потом не вылазит, дрожит, не ест, воды не пьёт - только водочкой и лечится, баб и девок не порет, не сечёт - ни своих, ни деревенских. Те и рады бы поначалу, да уж больно жопки к розгам привыкли-приучены, на второй-третий день тоска их берёт, друг дружку просят - выручай меня, милая подруженька, уж совсем невмоготу - посеки мою жопоньку! Да покрепче, посильнее, будь уж ласкова, родненькая - а за мною то не пропадёт, тут же я тебя и отдеру, тоже отведёшь свою душеньку!

Бывало раньше, что мужики к Ёжину заявятся, то толпой, то поодиночке, за баб своих злые-недовольные. Кто с дубьём, кто с оглоблей, а кто и просто с кулачищами, иные, вон, с саблею да с фузеею, свинцом заряженною, с войны привезённою. Прихлопнуть, как таракана, паршивца мелкого, чтобы дух из него вон, раз и навсегда! Вот только как-то так каждый раз получалося, что, хоть барин им вроде бы и не супротивился, да тут же вылетали мужики толпою и поштучно со двора, с усадебки, без штанов с синей жопою, будто их три дня подряд вожжами охаживали, да ещё у каждого корень какой или морковка в задницу засунута постыднейшим образом. И портки их, глядишь, на самой высокой сосне что флаг развеваются, непонятно, как такое получалося и каким образом. А барин, зараза такая, стоит, руки-в-боки, мерзко так ухмыляется - куда же вы, мужики, так поспешно-то, сели б за стол, выпили водочки... Кстати, шутки шутками - а и водки налил бы, и угостил бы на славу - да только мужики солидные, степенные, негоже им за стол с драной жопою. Чай, не девки какие бесстыжие, коих розгою да пироженным попотчуют, а они и рады - зады свои грешные оттопыривают. Да и страшно - вдруг не только вожжами да огурец в задницу, а и ещё какой фортель неведомый барин дурной выкинет. В общем, зареклись деревенские спорить с барином.

Вот как-то раз почесали мужики ни за что, ни про что наказанные задницы, поймали пастушка нашего придурошного, непонятно, на кой ляд грамоте разумевшего, хорошенько высекли его розгами, чтобы меньше груши околачивал - даже и портки не пришлось стягивать с голодранца голожопого, да и наказали ему написать бумагу жалостную. А пастушонок - вот придурошный! - написать-то бумагу написал, как велено, а на мужиков ругается - мало мол его высекли, недостаточно - больно уж теперь его жопка тощая чешется! Дурак дураком, а розги уважает. Ну, раз так - отжарили вожжами ременными дурачка глупого да прижгли цыгаркой жопку посиневшую, чтобы больше не было у дурачка претензиев, и отправились мужики в городок наш ближайший, городишечко - понесли бумагу челобитную самому, значить, енералу-начальничку, Его Превосходительству, стало быть, чтобы вышла управа на соседа, негодного барина.

Енерал наш важный, о народишке печётся-заботится, сразу взял бумагу деревенскую, нацепил пенсне, кофию себе потребовал и читать уселся - губами шевелит, пальцем по бумаге водит, на кресле раскачивается. А мужиков пока высечь повелел - вдруг они в чём провинилися? Дивятся мужики енеральской мудрости, да при всём честном народе портки спускают с радостью. Лежат, значит, мужики кверху жопами, розги свистят, секут-терзают тело белое - а бок о бок с ними рядышком секут писаришку кляузного, мелкого чиновника, третий день уже секут - то-то он визжит, да червяком извивается! Да и как не сечь такого, уж больно рожа противная, рыло кувшинное, аж самому енералу, отцу нашему, не нравится. И уж больно въедливый, жизни нет никакой от него всему департаменту - а не подкопаешься, по закону всё, да по правилам, спасу нету от прохвоста крючкотворного. Прочитал енерал бумагу, слез с креслица, руки в боки, ноги широко расставил, по-енеральскому, да и говорит:
- А ведь нет у нас тут такого барина и усадьбы нет никакой в этих самых ваших Бажинах - одно только болото с лягушками! Знать дурить меня, мужики, удумали, мало вас секли, сиволапые!
Покраснел, рассердился енерал-начальничек, повелел пороть мужичьи жопы шомполом, раз им розог, видать, недостаточно. А те и рады, благодарствуют енералу-барину - уж коли не найдут они управы на зловредного супостата-Ёжина, так хоть не зря в городок ходили, лапти топтали - будет что потом целый год вспоминать, да перед соседями хвастаться, как отменно им по енеральскому указу жопы выдрали. Да и чья же жопа от шомпола откажется, коли шомпол тот стальной - от нашей, родимой трёхлинеечки? Разве что жопа какая басурманская - так кто её спрашивать-то будет, только лишний раз ещё и высекут, чтоб не кочевряжилась. Трёхлинеечка родная - это вам, чай, не манлихер какой германский, не ружжо турецкое, прости осспади. Ну и шомпол у неё под стать, преотличнейший - из пружинной стали добротнейшей - славно жопу сечёт, один к одному рубцы-шрамы багровые возбухают-вздуваются!

Стали мужиков шомполами пороть, да заодно и чиновничка-писаря, ну а тот, неблагодарный, визжит пуще прежнего, да сквозь визг собственный чтой-то как заверещит:
- А вдруг, того-этого, барин этот-тот самозванный и усадьбу себе, ту-эту, поставил незаконную, знай, жирует, соседей обижает, а сам-то и не платит, того-этого, денежки-налоги в казну Государеву!
Призадумался енерал, как бы ему самому за такое упущение не надрали жопу плёточкой в тайной канцелярии - говорят, что там начальничков, у которых с налогами-податями какой непорядочек, очень славно угощают горячим скипидарчиком, прямо в жопку заливают - невзирая на чины и звания. Повелел наш енерал-начальничек послать в Бажины комиссию - пусть на месте разбираются с этим самым Ёжиным. А писаришку-крючкотвора - с той комиссией ответственным, и сейчас же выдвигаться немедленно. Писаришко-чиновничек енералу в ноги валится:
- Помилуй, батюшка, отец родненький, с самозванцем-то разберусь ужо, по закону, да как следует, да как же мне выдвигаться-то немедленно, когда я ещё сегодня недопоротый!
- Давай-давай, меньше тут рассуждай! - говорит енерал с важностью - натягивай на жопу свою портки казённые, да и дуй, догоняй комиссию. Ну а как кого пороть - не тебе меня учить, тут иметь надобно разумение - вот как вернёшься, так и допорю, и по новой высеку! Отлегло у писаря на душе, побежал он вприскочку, на ходу штаны на жопу драную натягивая, не забыл взять с собой и чернильницу.

А сказать надобно, что гораздый был писаришко тот, мелкий чиновничек, и с разбойников в лесу даже стребовать подати - как его хорошенько выдерут и отправят в лес - одного, без всякой комиссии. Подивятся гостю незванному добрые разбойнички - мол, и взять-то с него нечего, а чернильницу им и даром не надобно. Снимут последние штаны, драные штопанные, чтоб хоть что-то взять, чисто для порядочка, да и читают всей ватагою на жопе чиновничьей письмена енеральские, шомполами да розгами писанные, да с размашистой росписью, самолично енералом плёткою енеральскою поставленной. И хотя не разумеют тати грамоты, да уж больно ясно всё прописано, и у всей ватаги с атаманом во главе тут же жопы чешутся. Вот начнут они писать ответ на той же бумаге прутьями из лесного орешника, писаришко визжит, а жопу подставлять старается - дело-то государевой важности! Спустят шкуру голожопому начисто, а заместо печати, свой ответ скрепить, сунут в жопочку многострадальную стручок перца жгучего заморского - чтоб бежал скорей, скакал вприпрыжку чиновничек, побыстрее нёс ответ енералу-батюшке. Ну и платят потом налог душегубы окаянные, с каждого разбоя своего, с каждой отнятой копеечки - не смеют енералова послания ослушаться. Боятся, нечестивые, как бы хуже им не было. Сами раз в полгода в городишко, в департамент заявятся, всё заплатят-выплатят, отчитаются, и ещё на лапу дадут самому начальнику департамента, чтобы высекли их на обратную дорожку хорошенечко - а то как бы чего не вышло, чтоб никто бы им не позавидовал, что уж больно дёшево отделались.

Заявилася комиссия - нету никакой усадьбы в Бажинах, не видать никакого барина - одно только болото с лягушками. Как же так, говорят мужики, у всех баб деревенских тем зловредным барином жопы пороты. Задирают бабы-девки юбки на головы, платья с сарафанами, предъявляют жопы комиссии. Ай и славно жопоньки сечёные, и вдоль, и поперёк исполосованные, да ещё и наискось!
- Дурить вздумали людей государевых! - возмущается комиссия, три ответственных чиновника из городского департаменту, да ещё писаришко наш, с ними присланный.
- Вот у нас самих жопы пороты-перепороты, и порядок такой, и всё по обычаю - и штаны спустив суконные, брюки форменные, задницы свои с обильной начальственной росписью мужикам да бабам показывают.
- А вас, профурсетки такие, небось свои же деревенские и выдрали, да и правильно сделали. Признавайтесь, мужики, часто баб своих порете?
Тут-то мужикам и сказать нечего, кто ж в деревне баб не сечёт, не порет? Кого батюшка родный высечет, кого муженёк любимый, а какой невтерпёж особо или драть её некому - та подружек попросит отодрать ей жопоньку - никогда не откажут любимые подруженьки. Ну а как чего не того - так ваще секут бабу прям на улице всей деревнею.
- Воот, грозит пальцем комиссия, а вы тут про какого-то барина, как его, Ёжина, врёте-заливаете.

На том дело бы и кончилось, да не кончилось. Убралася восвояси комиссия, ещё раз перепорол енерал всех троих чиновников незадачливых, а особо повелел пороть писаришку - неделю цельную, а то и две, если сам напросится, душа чернильная - так сказать, сдержал обещание, слово енеральское крепкое. Днём секут его, а на ночь запирают голожопого в холодную. Утром как ключ в замок - услышит, с охапки сена, на которой спал арестантик наш, соскочит и на радостях так до потолка и прыгает - за ночь жопка по розгам соскучилась, так и чешется, и замёрзла ещё.

Вызывает енерал к себе начальника департамента и велит ему готовить задницу - мол, хоть и не нашли твои чиновнички, комиссия твоя бестолковая никакой усадьбы с самозванным барином, а я жопой чувствую, что чегой-то тут нечисто. Сам возьму это дело на контроль, на заметочку, а тебя, душа моя, накажу примерно - чтоб никто сказать не посмел, что, мол, Его Превосходительство покрывает беззаконие в своей губернии. Очень рад начальник департамента такому событию, сколько он своих чиновников порол-наказывал - каждый раз завидовал - до того его жопе розог хочется, сколько раз мечтал показать жопу голую всему городу - да не ляжешь же под розги, как простой служащий, несолидно как-то - а тут сам енерал приказал, и дело такое непростое, серьёзное - никому не зазорно по такому поводу получит публичную секуцию, даже самому начальнику департамента.

Отправился начальник домой и у жёнушки своей масла требует - перед поркой намазать задницу. Как жена его такое услышала - так сразу и за порог, как была в ночной рубашке, да и ту на крыльце содрала, стянула через голову, босиком-голышом через площадь, баба крупная, дородная, не то, что её муженёк - сморчок, да и только, тело белое, жирное - бока трясутся, попа колыхается, бежит - болтает сиськами, народ на жену-департаментшу зырится, только диву даётся. Через площадь перебежала, по грязи, по лужам - и бух на землю, енералу в ноженьки. И давай голосить:
- Батюшка, отец родной, что же это деется! В кои веки сечь собралися на площади самого начальника, а жене его что - дома сидеть, задницу отсиживать?! Сам знаешь, муж да жена - одна сотона, прикажи, родименький, пусть меня с муженьком моим вместе высекут, что я, рыжая?!
- И вели, отец родной, мужа моего драть без жалости, а то ишь чего удумал, без жены своей законной с голой жопой при всех, посреди города! А уж с ним и я пойду, и на дыбу под кнут, и сквозь строй, и под розги кверху жопою!
- Шомполами порите меня, да секите плетьми моё тело белое! - блажит баба, заливается, аж вся взмокла, толстозадая.

- Врёшь ты всё, что не рыжая - про себя енерал думает, на мохнатый бабий срам глядючи - Выдрать бы тебя с твоим муженьком по-тихому, поглазел бы народ, позабавился, все свой долг исполнили, да и дело с концом. Так ведь нет, скандальозу наделала, да ещё некстати дыбу вспомянула - всяк теперь подумает, что тут дело непростое, политическое. Так что я тебя, голубушка, и взаправду на дыбу отправлю своей властию, пощекочат клещи раскалённые бока твои жирные да жопочку толстомясую - пока тайная канцелярия не проснулася, и нас всех не сволокли в подвалы крючьями. Эти ж не посмотрят, енерал - не енерал, департамент - не департамент, баба-дура блажная заполошная... А так, глядишь, дело сделано, всё равно из тебя палач ничего, кроме визга да лужи, не выдавит - потому как сказать тебе, дуре, нечего - даже и под пытками. А потом уж можно отвести душеньку - хоть всю жизнь тебя пороть, голую посреди площади - всё равно уже никого не удивишь, после ентого прецеденту.

А в окрестности Бажина направило Его Превосходительство роту солдат во главе с усатым фельфебелем, пройти по всем деревням окрестным, да и всех там перепороть, и баб и мужиков, и старых и малых. Чтобы знали там, смутьяны бестолковые, да и тут тоже знали.
И потом раз в полгода присылать туда комиссию, и по новой всех пороть - до тех пор, пока Ёжина не встретят, да не выловят. Под это дело в департаменте статью расходов быстро выбили - дело-то важное, государственное - а вдруг где самозванец под корягой прячется? А ежели нет никакого самозванца - значит, надо всех пороть, чтобы смуты никакой не случилося. Ведь когда у всех задницы пороты, ходят все довольные, никому никакого рожна не надобно, только жопы чешутся - ещё розог требуют. Ну так это обеспечить и надобно.

Пришла рота строем, маршем, с песнею, приготовились солдатики воевать со смутьянами - а их в первой же деревне, глядь - встречают хлебом-солью, угощают всякой разной снедью-закусью да самогонкою. Мужики, как всегда, портки спускают с радостью - чай, свои будут сечь-пороть, не какие-нибудь там собаки басурманские! Ну а бабы с девками, так вообще на седьмом небе от счастия - все-то солдатики такие бравые, усищи у всех, как смоль, чёрные - тут уж не юбку задирать перед такими мОлодцами, а и всю одежонку вовсе скидывать и под розги-шомпола ложиться голыми. Порешили деревенские взять солдатушек на постоянное довольствие, послал рапорт фельфебель в городок с курьером, а начальство и радо, согласилось быстренько - и рота при деле, и казне выгодно.

Так и ходят солдаты от деревни к деревне, поживут недельку-другую в одной, перепорят жопы всем раз по несколько, с бабами-девками натешатся, да и в следующую - строем, маршем, с песнею. Обойдут все деревни - и снова в первую, а там уж их заждалися, жопы-то у всех давно зажили. А Ёжин глядит на это всё, то с холма соседнего, то с дерева ближайшего, да радуется. Бабы с девками по прежнему бегают к нему в усадебку, подставляют жопочки - их и на солдатские розги хватает, и на Ёжина, и свои их порют, деревенские, и друг дружку секут подруженьки - и всё им мало. А мужикам воевать с соседским барином как-то расхотелося - ну, любят их бабоньки вертеть жопками под розгами - так кто ж не любит-то? Вон и сами они никогда не откажутся, как солдаты в деревне - так сами розги и нарезают, стараются, чтобы крепкие были, самые отменные, а потом ещё попросят добавить шомполом. А как нет солдат - сами друг друга секут, всех по очереди, всей деревнею. Да и водочка у Ёжина преотличная, даже лучше самогону деревенского, и где только берёт такую, шельмец окаянный!

Вот только раз в полгода, как прибудет из города комиссия - всё, нет никакого Ёжина, и усадебки его нет, одно только болото с лягушками - куда только девается и откуда потом появляется. Ну, вздохнёт комиссия облегчённо, поест, попьёт водочки, Ёжином же для неё и оставленной и ревизиию учиняют деревенским задницам - хорошо ли пороты. А вот тут как раз всё отлично, у всех жопы синие, рубцы багровые, в палец толщиной - трескаются, аж наружу выворачиваются. Порадуется комиссия, на такое дело пооблизывается, у самих жопы зачешутся - скорей-скорей в город, под розги департаменские да енеральские. А там уж их начальник департамента без штанов стоит, дожидается - дождаться не может, страсть как ему опять под розги охота. Ну а жёнушка его и того не дожидается - прям как есть, голышом на базар бегает, со всеми торговками подружилася, дарит им мелкую денежку, а уж они и секут её на радостях, посреди базарной площади - та орёт, визжит от счастия, телом колыхается, растопырившись бесстыже - весь город, бывало, сбежится - поглазеть на такое чудо прелестное. А ещё бывает особое удовольствие для её ненасытной жопочки - платит департаментша палачу по тарифу государеву, чтобы драл он, рвал ей жопу белую клещами раскалёнными, чтоб наказывал железом её сисечки необъятные, прижигал ей срам вместе с рыжей шерстию. Очень уж на дыбе бабе понравилось, всё забыть не может, да опять к палачу бегает, хоть и криком кричит, воем воем - а чуть-чуть заживёт мясо драное, обожжённое - всё опять ей по новой хочется. Ну ничего, думает, вот ужо как попадёт к чертям в преисподнюю - тут-то ей и будет полное счастие, на горячей сковородочке в кипящем маслице!

А пастушок наш, дурачок деревенский, в это время книжку какую-то утащил на ярмарке. Там-то его три дня подряд за это и драли, чуть ремней с голой жопы не нарезали - вся шкура клочьями. Зато книжку, сказали - на, забирай, да кому она, твоя книжка, надобна! Какого-то доктора Купера учёное писание, и всё как есть, всё - как про нашу жисть - как кого когда по голой жопе пороли. И узнали мы из этой книжки важное - нам читал оттуда пастушонок кусочками, когда мы отдыхали, пороть его задницу умаявшись. Оказалось, что хранцузы-лягушатники мало баб своих пороли, со всею их дурацкой галантностью. Вот их бабы и подбили-то сделать лярволюцию - да такую, что всех знатных баб и монашенок запороли бабы простые чуть ли не до смерти, как поймают какую - так и дерут всей толпой без удержу. Ну а мужики вообще пороли без разбору всех, чья жопа подвернётся под руку. Да только на то оно и лярволюция, чтобы вскоре всё вкривь и вкось пошло - нет, чтоб жопы драли - топором рубить живым людям головы повадились, специальным топором таким, на верёвочке. Ну, тут-то и пришлось свернуть лярволюцию по-быстрому, пока всем головы не поотрубали, а затем и простые бабы дружно все под нагайки жопы голые подставили - и зачем, скажите, нужна была ента самая лярволюция, когда жопы-то у всех - вот они, что у знатных, что у простых, ну а розги вообще по всем углам растут - знай, пори - не хочу, и не надо для этого никому рубить голову. Голова - она одна, отрубил - и всё, нету больше, ни тебя, ни головы - чай, новая не вырастет. А жопу сколь хошь дери, хоть всю жисть - и розгами сечь, и вожжами пороть можно, и даже шомполом - ничего, заживёт, зарастёт как миленькая, никуда не денется. Главное - любить это дело. Вот, как барин, например, наш соседский - Ёжин - чтоб ему сидеть у чертей в аду на углях горячих голой жопою!